200 тысяч маленьких удовольствий - Д. Митрофанов

– Я так и знала! Это ж надо, какое мурло! – на все кафе, куда пригласил ее Семен Филиппович, произнесла подруга Ксении, услышав историю о закончившемся наличие денежной массы. – Ты вытащил меня из постели, чтобы поведать мне это дерьмо? Пошел-ка ты, Сема, куда подальше. Тупоголовый недоделок. Надо Ксюхе рассказать, вот она посмеется. Столько времени на него потратили, а он вон чего учудил.

После этой зажигательной речи Семену Филипповичу показалось, что разговор о женитьбе и уж тем более о том, как бы затащить ее скорее в свой номер, будет как бы не к месту. Он снисходительно улыбнулся и пожелал ей любви. Она покрутила указательным пальцем у виска. На том и расстались.

Вечерело. Не переставая моросил дождь, заполняя сумрачной тоской открытые пространства. Семен Филиппович который час бродил по пустынным аллеям парка. Эта погода, пустота, эта осознанность одиночества как никогда были близки ему сейчас. Он не думал о времени, проведенном в этом парке, о мерзкой сырости, пропитавшей его целиком, о своем уже далеко не крепком здоровье… Он толком не помнил, как он оказался здесь и по какой причине выбрал именно этот маршрут. Он знал лишь одно – нельзя ему в номер, в четыре стены одиночества. Иначе он падет, сдастся – вселенская тоска овладеет его душой и уже ни за что не выпустит из цепких своих объятий.

Наконец его мысли стали обретать некую форму и направленность. Он взглянул на себя как сторонний зритель, бесстрастный и справедливый, которому не присущи эмоции и сострадание к развитому эгоизму индивида. И тогда все эти дни, когда он был владельцем огромного состояния, растаявшего на глазах, показались ему пустым, глупым комком, никчемным и несуразным, где ему была выделена пусть даже главная, но далеко не лучшая роль. Будто бы все его тайные желания и помыслы, не реализованные в течение всей его неяркой жизни, родились на свет в искаженной, неприглядно безликой форме, где не осталось места доброму, светлому, теплому.

Горечь о потерянных деньгах сменилась апатией, которая в свою очередь уступила место отрешенным размышлениям об окружающей действительности, основанных на ощущениях, прошедших сквозь призму собственного восприятия. Семен Филиппович медленно приходил в себя. Быть может, действительно, что дано одному – не дано другому? Ведь как бы он ни старался, сколько бы средств ни вкладывал в достижение той или иной цели, сколько бы ни приложил усилий, чтобы вылезти из той ухабистой колеи, именуемой его жизнью, у него так и не получилось ровным счетом ничего! Ничего, пустота, ни одной верно решенной задачи. Полный ноль. Видимо, так судьбой положено: и с деньгами, и с женщинами, и с удачей, и со здоровьем, и с другими прелестями жизни – кому они нужны, у того они обязательно имеются, и распоряжается он ими соответственно. Ну а другого обеспечь тем же (как сталось с Семеном Филипповичем) – результат окажется неизменным, как ранее говорилось – ноль. Всепоглощающий ноль. Возможно, верно, что бог в каждом из нас и каждый сам себе судья, пишущий свою историю далеко вперед, того не подозревая, проецируя свое будущее, награждая себя тем или иным событием или же наказывая за что ни попадя. Выражаясь математическим языком – величина греха согрешившего прямо пропорциональна осознанию им этого греха. Семен Филиппович глубоко вздохнул:

– Да ну их к черту, эти деньги! – произнес он громко. – Еще посмотрим, кто кого.

Буквально за несколько мгновений он для себя все решил.

Быстрым шагом он направился к себе домой – просить у жены прощения. Он не собирался валяться у нее в ногах, моля пустить его обратно. Нет, он просто попросит у нее прощения, потому что вел себя как свинья. Мрачна и ужасна всепоглощающая бытовуха, он поддался ее козням, он был слаб и всю слабость свою выместил на жене, а она лишь женщина, что с нее взять. Он бы убил за одно Клавдию Лаврентьевну, но вроде где-то было сказано, что это криминально, хотя никаких морально-этических преград он не видел. С работы его, конечно же, уволят – ради бога: «Найду другую». Ну а все остальное – неизменно, все по-прежнему. Только вот он уже не тот, и никогда уже не будет тем, кем был прежде.

Оказавшись у двери своей квартиры, он ни секунды не колеблясь позвонил. Не было ни криков, ни истерик, ни прочих состояний нестабильности. Жена молча впустила его в дом. В то время как ее дражайший осваивал жизнь обеспеченных людей, она, по совету мудрых подруг, попыталась устроить себе личную жизнь, найти не такое завалящее и устаревшее. После ознакомления с рынком последних усовершенствованных моделей она еще раз убедилась, что все мужики козлы, эгоисты, паразиты, бездельники, алкоголики, прелюбодеи, прохиндеи, свиньи, тупоголовые засранцы, чревоугодники и еще раз козлы и что крест-то ее не так уж тяжек, а мужик не так уж завалялся и не так уж обветшал.

Уже добрых полчаса они молча сидели на кухне. Кроме произнесенного Семеном Филипповичем прощения ничто не нарушало тишины. Даже Клавдия Лаврентьевна, звонко щелкающая по пульту большим пальцем в поисках благородного сериала, крепилась, остатками ума своего осознавая всю драматичность момента.

«А не так уж и глупа жена. Ни одного вопроса, пустых слов – где был, что делал… Ни к чему они, не нужны они сейчас», – подумал он.

– Есть хочешь? – нарушила тишину жена.

– Может, позже, когда дети возвратятся с прогулки.

– Дождешься их, – пожаловалась она.

– Ничего. Схожу в магазин, куплю пока чего-нибудь.

На оставшиеся деньги Семен Филиппович набрал целую гору различных деликатесов, выпивки и других редко употребляемых ранее его семейством продуктов.

На этот раз он открыл дверь своим ключом. У двери его встретила жена, помогла снять пиджак. Клавдия Лаврентьевна продолжала смотреть напряженно телевизор. Выгрузив продукты, он зашел в зал поприветствовать Клавдию Лаврентьевну – его обуяли старые добрые чувства ненависти к нежно любимой теще:

– Добрый вечер, Клавдия Лаврентьевна, – приближаясь к нирване, произнес Семен Филиппович.

Теща зло ухмыльнулась – видимо, тоже была рада встрече.

– Клавдия Лаврентьевна, а вот книги, что вы недавно случайно обронили, – Семен Филиппович махнул в сторону книжной полки, покрывающей стену от пола до потолка, – вы читали?

– Да. Читали, читали. Не глупей других. Гоголей, Моголей, Пушкиных там всяких.

– А насчет зарубежных классиков, скажем Байрона?

– Читали, читали, намедни перечитывали.

У Семена Филипповича засосало под ложечкой. Он вытащил книжку из ряда и быстро перелистал ее. Сто долларовая купюра сама выпорхнула из книги пред изумленным взором Клавдии Лаврентьевны.

– Невнимательно же вы читаете классиков, – съехидничал Семен Филиппович, подобрав купюру с пола.

Был поздний вечер. Дождь нечасто стучал в окна. Семен Филиппович сидел в одиночестве на кухне с початой бутылкой водки и парой бутербродов с красной икрой. Семья уже спала. Клавдия Лаврентьевна внимательно изучала классиков. Наполнив до краев граненый стакан, Семен Филиппович тяжело вздохнул. Его душу все же щемило – не так часто выпадает такая удача, стать обладателем целого состояния… И вот судьба – не дано ему быть богатым, против нее не попрешь.

– Да, – произнес громко он, перебирая пальцами стакан, – вот тебе и кренделя. Эх, как бы хотелось начать все сначала, то-то бы я развернулся. Ну и дурак же ты, Сема… Кхе! – кхекнул он и залпом осушил стакан.

Через десять минут Смен Филиппович уже спал, мучительно разыскивая во сне запрятанный им в стогу сена парашют на фашистской территории. А на кухне сохли два недоеденных бутерброда, пока их запах не отвлек Клавдию Лаврентьевну от увлекательного занятия – порчи книг.

Следующий день

Семен Филиппович проснулся с неестественно тяжелой головой, будто бы он вчера крепко пил. Минут десять он лежал не шевелясь, не открывая глаз, тем самым отодвигая момент встречи с объективной реальностью, столь неприятной, сколь и неотвратимой. Нужно было начинать новую жизнь, не просто новую, а новую счастливую жизнь. А это тяжело, ох как тяжело – настроиться на новый лад, жизнерадостный и безупречно созидательный, когда теща рядом жива и здорова. Да еще и чувствуется как-то неуютно в годами належанной постели. Ладно, все. Пора навстречу жестокой реальности, создавать уют и процветание. Семен Филиппович открыл глаза и тут же закрыл их снова. Что за чертовщина, Семен Филиппович напугался – померещился неестественно знакомый чужой потолок. Он вновь аккуратно, боясь спугнуть видение, приоткрыл один глаз. Он! Потолок! Ха, его любимый потолок! Семен Филиппович таращился теперь в два глаза. Кровать, очень знакомая. Рядом кто-то спал, укрытый одеялом с головой, кто-то очень большой – ха! – любимая мамонтиха. Трельяж, трусики в цветочек, шкаф, ковер, две тумбочки, бра у изголовья.